Валерия Салахова
Многие из нас любят смотреть интервью со звездами, изучать их взгляды и узнавать о «закулисье» жизни. А каким могло бы быть интервью с людьми из прошлого, например, с поэтами? Ведь их быт и взгляды не менее интересны, а характеры загадочны и противоречивы.
Предлагаю вам представить, каким было бы интервью со знаменитым поэтом Серебряного века и ярким представителя имажинизма Сергеем Есениным.
М.С.Наппельбаум. С.А.Есенин / ФотоАртель «Сахаров и Орлов», 1925
«Город Спящих» и «До встречи с тобой»: 6 книг, которые стоит почитать летом
Рубрику «Книжная полка ПУ» продолжает Мария Михеева
Читать далее
Сергей, ваша жизнь была наполнена славой, творчеством, страстью и общением с другими поэтами. Вы тесно общались с множеством действительно талантливых людей, каждый из которых по-своему повлиял на вашу судьбу. С кем вы были наиболее близки по духу?
— Толёнок! Кхм. Анатолий Мариенгоф. Году так в 21-м мы были неразлучны: вместе жили, одинаково одевались, путешествовали, посвящали друг другу стихи и выпускали их под одной обложкой. Четыре года я не расставался с ним ни на минуту. Конечно, многое нас отличало, но крайности, как известно, сходятся. Мы были так близки... А потом — брак, поездка за границу, прощания… Но в любом случае ближе него никого не было и не будет.
В.Шершеневич, А.Мариенгоф, С.Есенин
Вы с Анатолием были близки и оба жили литературой. Каждый из вас шёл по своему творческому пути, который в вашем случае начался с рекомендательной записки Блока. Расскажите, каким было ваше знакомство с Александром Александровичем?
— Блок был для меня словно иконой. Ещё проездом через Москву я решил: доберусь до Петрограда и обязательно его увижу, покажу свои стихи. В книжной лавке раздобыл верный адрес. Блок у них часто книги отбирал и ему с мальчиком их на дом посылали. Я дошел до его дома, сердце стучало и даже вспотел весь. Стоял и руки к звонку поднять не мог. Спустился, походил около дома, а затем зашел через черный ход и попросил кухарку позвать Александра Александровича.
И вот из комнаты идёт мне навстречу сам Блок. Не помню сейчас, как мы тогда с ним разговор начали и как дело до стихов дошло. Памятно мне только, что пот с меня прямо градом, и я его платочком вытираю. Первый раз в жизни тогда видел настоящего поэта… Говорили мы с ним не так уж долго. И такой оказался хороший человек, что сразу меня понял. Так поговорили мы с ним ещё полчаса. Хотелось мне о многом спросить его, но я всё же не смел. Ведь для Блока стихи — это вся жизнь, а как о жизни неведомому человеку, да ещё в такое короткое время, расскажешь? Он написал мне записочку, порекомендовал пойти с ней в редакцию и сказал, что мои стихи надо печатать. С него да с Городецкого и началась моя литературная дорога. А всё с легкой блоковской руки!
Довольно редко встречаются настолько хорошие отношения между поэтами, тем более представителями разных направлений. Связь Блока и символизма особых вопросов не вызывает, чего нельзя сказать о вас и имажинизме. Насколько мне известно, между вами и вашими единомышленниками назрели определенные противоречия, ибо вы считаете их толкование роли образа и слова в искусстве неверным. А с чем конкретно вы не согласны?
— Собратьям моим кажется, что искусство существует только как искусство. Вне всяких влияний жизни. Они слишком увлеклись словесной формой, думают, что слова и образ — это уже все! Но, кажется мне, такой подход к искусству не серьезен: так можно говорить об искусстве декоративном, но уж точно не о том настоящем. Рассуждая об этом, я часто вспоминаю чудесный рассказ Анатоля Франса об акробате, который вместо молитвы выделывал различные фокусы на трапеции перед Богоматерью. Мои собратья же ничему не молятся и получают удовольствие от пустого акробатничества, в котором делают множество ни на что не направленных вывертов. Но жизнь берет только все самое необходимое, а так как искусство — лишь её инструмент, то подобная бессмысленность отрицается вместе с несогласованностью.
С. Есенин, 1925 / Открытый источник Интернета
Жизнь очень непредсказуемая. Одним из самых неожиданных политических событий вашего времени стала Октябрьская революция. Как изменилось ваше отношение к ней?
— Когда началась революция, я был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, по-крестьянски. Социализм моих надежд не оправдал. Не доходит до меня суть советского уклада и смысл настолько жестких мер и насильственных изменений. И надоело мне это снисходительное отношение власть имущих, а еще тошней переносить подхалимство своей же братии к ним. Я уже совсем перестал понимать, к какой революции принадлежал.
Ужасно тяжело, когда в родном доме творятся бесчинства. Но, насколько мне известно, вы были заграницей, путешествовали по Европе. Какое впечатление произвели на вас европейские страны?
— Откровенно отвратительное. Европа? Боже мой, такая гадость однообразия и духовная нищета, что блевать хочется. Человека я там не встречал и не знаю, где им пахнет. Из Москвы мне казалось, что Европа — это самый обширный рынок поэтических идей. Но, увидев все своими глазами, я понял, насколько прекрасна и богата Россия в этом смысле. Будучи в Дюссельдорфе, я там даже книг издавать не захотел, несмотря на дешевизну бумаги и переводов. Там в этом нет необходимости, а всё кругом вылизано и причесано так же, почти как голова Мариенгофа.
С. Есенин на пляже в Италии, 1922 / Открытый источник Интернета
Удивительно слышать такое мнение о рубеже. А что вы думаете о Штатах?
— Что касается Америки, владычество доллара съело в них все стремления к каким-либо сложным вопросам. Культура машин, создавшая славу Америке, вовсе не признак гения народа. Народ Америки — только честный исполнитель заданных чертежей. Если Европа курит и бросает, то Америка подбирает окурки. Правда, стоит отдать должное: из этих окурков растёт что-то грандиозное.
