Валерия Салахова
Анна Ахматова — яркий представитель акмеизма и поэт Серебряного века. Она была статной, чувственной и талантливой женщиной, способной передать через творчество даже самые невыразимые чувства. Представим, каким могло бы быть интервью с великой поэтессой.
Анна Андреевна, вы — одна из немногих поэтесс Серебряного века. По известности с вами могла бы сравниться только Марина Цветаева, с которой вы когда-то встречались. Могли бы вы рассказать о вашей первой встрече и о том, какое впечатление она произвела на вас?
— Неординарная — это мягко сказано. Страшно подумать, как бы описала эти встречи Марина, если бы она осталась жива, а я бы умерла 31 августа 41 года. Может быть, это было бы причитание по 25-тилетней любви, которая оказалась напрасной, но во всяком случае это было бы великолепно. В первые минуты она держалась робко, даже напряженно, но как только я начала читать ей свою «Поэму без героя», начала язвить. Она посчитала произведение старомодным и, похоже, ничего не поняла.
Вторая же встреча была более эмоциональной. Мы встретились в Марьиной Роще среди знакомых лиц. Цветаева говорила почти беспрерывно, в ее голосе «звучала» гордость и горечь, своеволие и нетерпимость. И хоть наше краткое общение многие называли «взаимным касанием души ножами», я четверть века вспоминала нашу встречу. И сейчас понимаю, что даже завидую.
— Я много выступала: и в Цехе поэтов, и в Обществе Ревнителей Художественного Слова, и на Башне Вячеслава Иванова. И за столь многие годы я поняла: насколько скрывает человека сцена, настолько его беспощадно обнажает эстрада. Эстрада – что-то вроде плахи. Все присутствующие начинают казаться какой-то многоголовой гидрой. Владеть залой очень трудно — гением этого дела был Зощенко. Хорош на эстраде был и Пастернак.
Самым неожиданным и пугающим выступлением для меня был, пожалуй вечер чествования Верхарна, где мне пришлось выступать после Блока. Когда я пыталась наотрез отказаться читать после известнейшего поэта России, он с упреком ответил, что мы — не тенора. Но в любом случае публичные выступления нужны для того, чтобы заявить о себе и пробиться в литературное общество.
— Я бы сказала, что больше вымысла. У меня никогда не было испанской шали, в которой я там изображена. И красной розы никогда в волосах не носила. Но все эти выдуманные символы можно объяснить: в то время Блок бредил Кармен и испанизировал меня. Притом настолько, что даже смешал фантазию с реальностью и, кажется, забыл разницу. В последнюю нашу встречу за кулисами Большого драматического театра Блок подошел и спросил меня: «А где испанская шаль?». Это последние слова, которые я слышала от него.
Блок часто глубоко уходил в свое творчество, на которое, к слову, серьезно повлияла революция. Чего, например, нельзя сказать о вашей аполитичной поэзии. Как вы относитесь к революции и почему для нее не нашлось «места» в ваших стихотворениях?
— Разочарование. Отчасти недовольство и опустошение… Нет ничего плохого в высоких идеалах, пока они не опускаются до жестокости и самоуправства. Они отняли у меня мужа, отправили в тюрьму моего сына и поставили громкое клеймо на моей семье. Уж поверьте, восхищения это не вызывает. Что касается поэзии, то политические мотивы не свойственны, даже чужды моей поэтике. А даже если бы это было не так, то посудите сами: Коля был честен и куда его это привело?
Я сожалею о том, что вам пришлось пережить. Вы вызываете восхищение. Ваше творчество, будучи таким же сложным, как ваша жизнь, состоит преимущественно из стихотворений. По вашему мнению, что проще писать: прозу или поэзию?
— Сложно сказать однозначно. Лирический поэт идет страшным путем. Об этом еще Баратынский писал. Слово — материал гораздо более трудный, чем, например, краска. Подумайте, в самом деле: ведь поэт работает теми же словами, какими люди зовут друг друга чай пить. Что касается прозы, то здесь я не могу быть объективна. Она для меня всегда казалась тайной и соблазном. Я с самого начала все знала про стихи, но никогда ничего не знала о прозе. Первый мой опыт все очень хвалили. Позвала Зощенко. Он велел кое-что убрать и сказал, что с остальным согласен. Я была рада, но, к сожалению, в переломный момент жизни сожгла написанное и оставила прозу в пепле.
— Важно, чтобы каждое слово в строке стояло на своем месте. Как будто оно там уже тысячу лет стоит, но читатель слышит его впервые в жизни.
Это очень трудный путь, но когда его удается пройти, люди говорят: «Это про меня, это как будто мною написано». Всегда слушайте голос, который диктует вам, что писать. Вы поймете, что услышали его, когда редчайшие рифмы будут висеть на кончике карандаша. А сложные повороты сами выступать из бумаги.
И самое главное: никогда не опускайте пера, даже если жизнь приводит под уздцы такого Пегаса, который напоминает апокалиптического Бледного коня.
