Станок методично вытачивал одну заготовку за другой. Взять, вставить в станок, прокатиться резцом, вынуть, аккуратно сложить в ящик. Монотонно и однообразно. Минька даже не знал, куда эти детальки потом поставят, знал только, что в танк. И гордился своей работой, своей общей со всей страной целью: «Всё для победы!».
А Миньке было-то всего тринадцать, погулять бы, побегать на улице, а он на заводе на победу трудится. Мальчик гордился своей работой, жалел только, что росточком не вышел. «Как какой-то десятилетка!» — зло говорил он про себя. Поэтому и на скамеечке-подставочке работал за станком, не доставал с пола.
В глазах рябило от блестящей, монотонно снимаемой резцом, стружки. Она яркими, переливающимися кольцами валилась вниз. У Миньки последнее время часто кружилась голова, и подташнивало от голода.
Минька не ел обеденную пайку, которую давали рабочим каждый день. И мама Миньки не ела. Они домой пайки по вечерам приносили и делили на троих. Дома ещё сестра Лёлька была, старшая. Она перед самой войной под машину попала и ходить не могла, и работать тоже не могла.
Вдруг сквозь стружку Минька увидел отца. Батя бежал с другими солдатами в рукопашную на немцев. Минька закричал ему: «Тятя!». Отец повернулся и призывно махнул сыну. Мальчик потянулся к нему. Он даже не успел почувствовать, как тяжёлый резец станка зацепил его сначала в плечо, а потом по голове, и даже не почуял он, как пошатнулась подставочка под ногами…
Минька лежал, широко открыв глаза, пристально смотревшие в полутёмный высокий потолок цеха, и улыбался. Он шёл вместе с отцом, погибшим ещё в прошлом году, в свою первую рукопашную.
В свою вечную рукопашную.