Мне страшно читать Сергея Довлатова. Не отпускает ощущение, что кого-то хоронят. Его шутки звучат как из уст утопающего, вытягивающего себя за косичку – этакий Мюнхаузен, борющийся за жизнь. Но с чем за неё борется Довлатов?
«Не с самим ли собой, ныряющим в пустоту» как в строчке из стихотворения Веры Полозковой – это ответ, который я нашла для себя в спектакле театра ЦЕХЪ «Довлатов. Пять углов» постановки режиссёра Людмилы Никитиной. Борьба разных «я», которая в текстах может быть не очевидна, в спектакле выносится на поверхность, разворачивается на сцене. Это такой спектакль-душа писателя, это писатель изнутри. Поэтому если и вы не понимаете, что такое Довлатов – приходите, вам покажут.
Его «внутренности» на сцене выражают две личности – грустная тряпичная кукла и импульсивная и очень живая её копия в лице и теле актёра Антона Шварца. Кукла то наблюдает происходящее свысока, свесив ноги с книжной полки, то покорно перемещается по комнате вслед за живой копией. Копия скачет по сцене, дурачится, негодует, шутит, рассказывает. Таскает куклу за собой, мол, посмотри, посмотри. Кукла сидит, где посадили, и смотрит на происходящее с самой собой обречённо и равнодушно. «Мне стало противно, и я ушёл. Вернее остался»
Но кто из них – настоящий Довлатов? Оба. В том и беда, что это не два разных Довлатовых, а две стороны его души. Настолько живо отыгранные на сцене, что получился моноспектакль на двоих.
Это вам не игрушки
А в чём, собственно, противоречие между этими «я», почему разворачивается борьба? Тряпичная кукла неспроста оглядывает мир таким печальным, потерянным взглядом, будто перед ней разворачивается шекспировская трагедия – так и есть. Она видит всё трагедийное в мире и себе, и не может с этим справиться.
А чем больше наш писатель погружается в трагедийность мира, тем веселее балагурит, тем яростнее отшучивается. Это похоже на старую ни то притчу, ни то сказку про клоуна, обратившегося к психологу с просьбой вылечить его от тоски, и получившего билет на собственное цирковое представление.
Только собственный цирк не спасает Довлатова. Балагур
удаляется за сцену, не выдерживает и оставляет куклу наедине с трагедизмом
мира.
И становится ясно, кого хоронят.
Утопленник
К финалу трагедия на сцене существует уже в чистом виде. Эмиграция. Тряпичная кукла сидит у импровизированного окошка с видом на Пять углов и мечтает об одном – вернуться на Родину. В свой город. К Пяти углам. Вернуться если не физически, то своими текстами, голосом в радио записях.
Парадоксально – у Довлатова за юмором сплошная трагедия, но трагедийность есть и то единственное, чем можно испортить его театрализованную подачу. Можно носиться по сцене, строить рожи, хохотать во весь голос, можно вскакивать на стол и бросаться шапкой в зрителя: всё это будет верно и всё по-довлатовски, только никаких трагедий. Чуткий зритель должен дочувствовать их сам.
И эта постановка позволяет именно дочувствовать. За человека, чью душу ты два часа наблюдаешь на сцене, становится непоправимо грустно. Настолько, что хочется выйти обнять большого и какого-то несуразного Сергея Довлатова. Посидеть с ним. Придержать за косичку.
