Валерия Салахова
Серебряный век подарил нам множество талантливых писателей, среди которых Александр Александрович Блок — символист, чьи строки как нельзя лучше передают черты бурной, переломной эпохи. Давайте представим, каким могло бы быть интервью с великим поэтом.
Александр Александрович Блок, 1920 год /© М.С. Наппельбаум
«Назначение каждого автора — строить завтрашний мир»: каким могло быть интервью с Владимиром Маяковским?
Спецпроект «Закулисье жизни» продолжает Валерия Салахова
Читать далее
Александр, вы пишете о людях, о важных социальных проблемах. И знаете, говоря о ваших произведениях, на ум сразу приходит творчество Льва Толстого, который тоже внес большой вклад в развитие русской культуры. А как вы относитесь к этому писателю?
— Он был действительно гением. Причем, гением не только для России, но и для всей современной Европы. Во мне всегда отзывалась связь великой чистоты и святости, которую я находил в его творчестве. Его жизнь была подобна свету, непрестанно излучающемуся на современников. Свету, который остерегает нас от опасностей, пропастей, уклонений от пути истинного.
Интеллигенции надо торопиться понимать Толстого в юности, пока праздная ирония не успела ослабить сил души и тела. Тем не менее я рад, что все русские граждане, без различия идей, направлений, верований впитали с молоком матери хоть малую долю его великой жизненной силы.
Кстати, о гениях. Сейчас вы поддерживаете связи со многими писателями и поэтами. В том числе, с Анной Ахматовой, коллегой по символизму, которая недавно опубликовала поэму «У самого моря». Какое впечатление на вас произвело ее произведение?
— Я видел много сборников стихов, авторов «известных» и «неизвестных». Всегда одно и то же: посмотришь, видишь, что, должно быть, хорошо пишут, а мне все не нужно, так что начинаешь думать, что стихов вообще писать не надо; следующая стадия — что я стихов не люблю и написание их есть занятие праздное. Но прочитав поэму Ахматовой, я опять почувствовал, что стихи все равно люблю, что они — не пустяк, и много такого — отрадного, свежего, как сама поэма. Конечно, в «сюжете» есть детали неважные: не нужны куклы, мертвый жених, уравнения с десятью неизвестными; надо еще жестче, неприглядней, больнее. Но все это — пустяки, поэма настоящая, и Ахматова — настоящая.
Многим вашим современникам казалось, что вы с Анной Андреевной очень близки, а некоторые даже приписывали вам любовный роман. Правда ли это?
— Мои отношения с Анной Андреевной были окружены множеством домыслов. Она меня безусловно волновала, но не так как роковые женщины или прекрасные дамы. Ахматова вызывала интерес своим творческим пылом, близкой для меня любовью к морю, превращением из хорошенькой провинциалки в достойную поэтессу.
Александр Блок / архивное фото
В жизни каждого из нас бывают моменты, которые ставят нас перед сложным выбором. Вы же столкнулись с признанием Андрея Белого в любви к вашей жене. Как вы пережили это откровение?
— Изначально у нас, разумеется, было множество разногласий. Дело даже чуть не дошло до дуэли, которую удалось предотвратить. Но после этого я о нём совсем не думал либо думал со скукой и ненавистью.
На протяжении долгого времени все, что касалось его отношений с Любой, было для меня непонятно и неважно. По поводу этого я не могу сказать ни слова, и часто этого для меня как будто и нет. Мы с женой и моей матерью решительно, каждый со своим оттенком, сошлись на том, что Белому в Петербург лучше не приезжать. Но, тем не менее, после всех этих событий я ощущал любовь и уважение к нему, желание обнять и сообщить столько здоровья, сколько нужно для лишения всего больного и ненужного. Ибо отчасти Белого отравляла именно истерия.
«Блок был для меня словно иконой»: каким могло быть интервью с Сергеем Есениным?
Спецпроект «Закулисье жизни» о беседах с поэтами и писателями прошлого открывает Валерия Салахова
Читать далее
Ваше отношение к нему действительно понимающее, гуманное. Но для некоторых тяжелые времена становятся пищей для творчества. Для многих ею стала революция. Как вы, кстати, к ней относитесь?
— Революция подобна грозовому вихрю. Она всегда несёт новое и неожиданное, жестоко обманывает многих, легко калечит в своем водовороте достойного и часто выносит невредимыми недостойных. Но — это ее частности, это не меняет ни направления потока, ни оглушительного гула, который издает поток. Гул этот, все равно, всегда — о великом.
Я не понимаю людей, которые поражены неприятными последствиями революции. Неужели они думали, что революция — идиллия? Что так «бескровно» и «безболезненно» разрешится вековая распря между «образованными» и «необразованными», между интеллигенцией и народом? А лучшие люди говорят: «Мы разочаровались в своем народе».
Лучшие люди ехидничают и не видят вокруг ничего, кроме хамства и зверства. Те, кто не находил себе места от ненависти к «царизму», готовы опять броситься в его объятия, только бы забыть то, что сейчас происходит. Стыдно сейчас ухмыляться, плакать, ломать руки, ахать над Россией, над которой пролетает революционный циклон.
Но ведь многие творческие люди тоже попали в этот «водоворот», как вы говорите. Тогда каким по вашему мнению должен быть поэт и какое напутствие вы бы дали поэтам будущего?
— Что такое поэт? Поэт — сын гармонии; и ему дана какая-то роль в мировой культуре. Три дела возложены на него: освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; привести эти звуки в гармонию, придать им форму; и внести эту гармонию во внешний мир. Похищенные у стихии звуки сами начинают творить свое дело. Они проявляют неожиданное могущество: испытывают сердца и производят отбор в грудах человеческого шлака, собирая всё гуманное и избавляясь от всего временного и непригодного.
Что касается напутствия, то рекомендую учиться жизни и равняться на тех, кто уже сделал себе доброе имя в литературе. Пушкин, Гоголь, Достоевский — все они погружались во мрак, но имели силы пребывать и таиться в этом мраке: ибо они верили в свет и знали, что, рано или поздно, все будет по-новому, потому что жизнь прекрасна. Это нужно запомнить и жить только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни: все или ничего; ждать нежданного; верить не в «то, чего нет на свете», а в то, что должно быть на свете; пусть сейчас этого нет и долго не будет. Но жизнь отдаст нам это, ибо она — прекрасна.
