Я проснулась ночью от дикой духоты. Поднялась на кровати, потёрла глаза. Форточка закрыта, шторы задвинуты. «Баба Нюра, снова закрыла», - подумала я про себя. Будь я дома, то давно бы распахнула окно. Но не здесь, не у бабушки. Я присела на подоконник и слегка прислонилась к холодному стеклу. Сна ни в одном глазу. В голове роились воспоминания о лете, в которое я первый раз приехала в деревню.
Маленькую меня с собой не брали, оправдываясь словами «убежишь и не найдем», «а вдруг коров испугаешься», «с печки свалишься». Я со смирением принимала приговор, пока мне не стукнуло десять.
На тот момент я была достаточно взрослой, чтобы не бояться коров, а потому напросилась в деревню. Кто бы знал, чего мне это стоило! Часовая лекция «о безопасности в деревне», двадцатиминутная история о семейном древе и тридцатиминутная (как оказалось, самая интересная) о бабе Нюре. Анне Ивановне, то есть.
Дорога тянулась мимо полей, лесов и редких сёл с маленькими домиками. Иногда появлялись стога сена и пасущиеся рядом с ними козы. Ехать было скучно, а потому меня постоянно клонило в сон.
Не помню первые впечатления от деревенских пейзажей, но бабушку полюбила сразу. Вот как увидела - так и полюбила! Улыбка у неё такая добрая, руки теплые и пахнут пирожками. А когда она что-то рассказывает, чувство, будто весь мир только её и слушает. К слову, сейчас бабе Нюре 92, и она в полном расцвете сил! Сама ухаживает за огородом и животными, убирает в доме, стирает и печёт вкуснейшие шанежки. Бывает, сядешь с этой булочкой на веранде, бабушка устроится рядом и начнёт вспоминать своё детство.
«Когда Ленинград окружили, мы и не думали, что надолго. Еды и воды поначалу не экономили, тепла тоже. Все знали, что русская армия сильная, что они сразу же нас спасут! Но прошел месяц, второй третий… Холод жуткий, голод, мылись все в одном тазу, дай Бог, раз в неделю, - рассказывала бабушка. - Сначала нас мыли с сестрой, пока вода горячая, потом мама мылась сама, а грязная, холодная вода доставалась отцу. Хлебную корку делили по крошкам, про конфеты совсем забыли и всё больше корили себя за то, что когда-то отказывались есть щи.
Сестра, звали её Машей, была младше меня, совсем слабенькая и часто болела. Мы любили открывать с ней форточку, совсем чуточку, чтобы «слушать улицу». Однажды ночью она попросила сделать так снова. Я не хотела, ведь мы были в постели и не очень тепло одеты. Но она так просила, а я так любила её, что не смогла отказать…
На следующее утро у неё случился жар. Маша много спала, почти ничего не ела и, казалось, была уже не с нами…Через три дня сестра умерла. У родителей не было лекарств, чтобы вылечить её, а у меня не хватало сил, чтобы рассказать про форточку.
С того времени и до конца блокады в нашем доме больше не открывались окна. А если и открывались, то тайно закрывались мной обратно».
… Я поднялась с подоконника. Первые лучи солнца уже покрывали верхушки деревьев в саду, но вставать было ещё рано. Я легла в постель и укуталась в одеяло. Не хочу, чтобы бабушка беспокоилась. И ещё… Пусть лучше мне будет жарко, но никогда, никогда не будет войны!
