Филипп Никитин учится на четвертом курсе истфака СПбГУ. Он занимается научной деятельностью, изучает пашковское движение и активно старается показать себя в академической среде. А еще: играет в футбол и очень любит общаться. Ему 21 год, он приехал из маленького поселка городского типа в Кемеровской области и уже — написал и издал книгу.
«В. А. Пашков (1831 - 1902). Жизнь и служение» — это биография лидера пашковского движения, Василия Александровича Пашкова, написанная Филиппом на втором курсе исторического факультета. Писал он ее сам, под надзором научного руководителя и миссии «Свет на Востоке». Ездил в архивы, на конференции и съезды, чтобы собрать не многочисленную информацию об этом феномене русской церкви. Пашков был одним из первых евангелистов в России, религиозным деятелем и лидером движения российских евангельских христиан-пашковцев. Для Пашкова добрые дела были центром всего христианского вероучения, и этому он посвятил всю свою жизнь. Некоторые протестантские ответвления в современной России до сих пор считают себя преемниками пашковцев.
Я узнала у Филиппа, каково это — быть настоящим исследователем, учась на бакалавриате, как молодому ученому издать книгу и почему пашковцы — это интересно.
— По ряду причин. С детства мне вообще нравилась история. Я помню, в мои лет шесть-десять родители купили на день рождения энциклопедию, она до сих пор где-то лежит. У меня был какой-то интерес, родители его увидели, за что я благодарен им. Я помню, как я брал у старших братьев и сестер учебники по истории.
В 2017 году, когда я поступал, было 500 лет Реформации, весь мир праздновал. Выходила куча литературы, и я на этой волне думал: «О, круто, буду заниматься Реформацией». Меня привлекала история евангельских христиан-баптистов и в принципе все протестантское. У нас в поселке жили Свидетели Иеговы, я с ними спорил часто, разговаривал. Когда я поступил, я узнал, что были пашковцы. Это такой нестандартный пример русского религиозного диссидентства, потому что большая часть этого диссидентства в конце XIX века была крестьянами или средним классом, а тут передовые игроки — аристократы. Например, сам Пашков был пятым-шестым по количеству земельной собственности в России. Он был представителем известного дворянского рода, полковником гвардии в отставке, императору лично балы устраивал в своем доме. Или Алексей Павлович Бобринский — правнук Екатерины II, граф, министр путей и сообщения. Это довольно известные люди, по сути, элита — и она начинает верить в Бога, устраивать богослужения и тратить богатства на помощь ближним. Пашков открывает свой дворец, пускает туда людей, там до полутора тысяч человек его слушало!
Я сам себя ни к какой конфессии не причисляю, но мне не нравятся слова, которые я слышу от некоторых: «Кто верит — это все убогие. Кто православный — они все тупые, некрасивые, поэтому пошли в религию». А тут кейс, который все эти заявления переворачивает. Люди имеют, по сути, все: у них есть власть, деньги. И они все равно в чем-то нуждаются, что-то их побуждает, и они каются и меняют свою жизнь, посвящая себя богу. Вот этот феномен меня и привлекает.
Эту тему я пытаюсь поместить в какой-то социально-политический или социально-культурный контекст того времени. После отмены крепостного права, обсуждался вопрос социального неравенства, появился термин «покаянное дворянство», которое испытывало чувство вины по отношению к крестьянам. Были те же народники. И в этом смысле мне интересны пашковцы, поскольку, благодаря своей вере, они стирали социальные барьеры. Их дамы-аристократки ездили в дома к бедным женщинам, помогали им, устраивали их на работу. Пашков открыл в своем доме столовую, куда студенты и рабочие приходили. По-моему, это круто и достойно внимания, когда аристократ спускается вниз и ставит себя на равные с низшим или средним классом.
— Не сложно. Нас не так много грузили на истфаке. Было время и съездить в архивы, и сходить в библиотеку, и на конференциях выступать, и статьи писать. Даже когда я начал работу над книгой, хорошо получалось учиться и научной деятельностью параллельно заниматься.
Плюс, иногда были точки соприкосновения. У меня был предмет «Личность в истории», нам нужно было сделать доклад, и я делал доклад по Пашкову, просто прочитал введение из своей книги. Или на других предметах я брал похожую тему, религиозная политика Российской империи, например. То, что мне ближе и что мне знакомо. Так что получалось и двух зайцев убить.
— Работа над книгой занимает очень много времени и сил. Как у тебя эта работа проходила?
— Если брать широко (ознакомление с темой, историографией, работа в архиве, поездки), то я писал книгу три года. С момента, когда я поступил в вуз и начал заниматься темой, и до июля 2020 года, когда я выслал издательству финальную версию книги.
А если брать сам текст. Я себя готовил, что начну писать книгу летом, еще до того, как корона началась. Я уже подписал контракт с издательством. А потом в январе 2020 я сел, и оно пошло. И где-то в апреле-мае я уже закончил. Планировал начать летом, но в итоге сел зимой за одну главу, пошла следом вторая, третья. Это, наверное, было связано с тем, что у меня уже было много наработок, целые папки.
А у Пашкова 2 апреля день рождения, поэтому я и зашел на его страницу. И вижу пост: «2 апреля родился Пашков, пионер евангельского движения в России». Смотрю — кто-то прокомментировал, ну а я же им занимаюсь, тогда так горел этим. Захожу в комментарии, думаю, «кто на моего Пашкова полез». Пишет Вальдемар Цорн, это действующий глава издательского отдела миссии: «Удивительной души человек, кто бы мог написать про него книгу». А я, не отдавая себе отчета, пишу: «Я могу. Может, «Свет на Востоке» издаст. Архивных документов много имеется». И скобочки — тык-тык-тык-тык. И он серьезно отвечает, мол, пишите, какой вы хотите гонорар, какой план, оглавление и объем.
Я написал своему научному руководителю, спросил, стоит ли, без его одобрения я бы даже не сел. Я очень ценю своего руководителя и очень благодарен ему за то, что он поддерживает мои инициативы. Он сказал — пробуй, такого шанса у тебя больше не будет.
Я сам не искал, никому не писал намеренно. Просто к тому времени у меня собралось много документов и была уверенность, что я могу что-то написать. Не хочу называть это случайностью, это скорее необычность, которая нашла меня раньше, чем я ее нашел.
А второй момент, который важен, — это связи. Я как-то пришел к своему знакомому историку, чтобы подарить книгу, мы с ним пьем чай, и он мне рассказывает: «Фил, а ты в курсе, что перед тем, как миссия «Свет на Востоке» подписала с тобой договор, они позвонили мне и спросили, стоит ли тебе доверять». Если бы он сказал «нет», то, возможно, ничего бы и не получилось.
У нас уже были общие знакомые с этой христианской миссией, у меня уже была репутация положительная, и это повлияло. Наличие общих знакомых, общение, связи, какая-то положительная репутация — это очень важно.
Тут работают и общие, и индивидуальные моменты. Я сам со школы очень общительный, мне не сложно подойти и с кем-то познакомиться, начать общаться. Например, на научной конференции. Можно подойти, познакомиться, с кем-то, кто занимается проблематикой, связанной с моей, попросить визитку. Можно потом написать на почту, спросить что-то, предложить какую-то свою помощь. Как бы это ни звучало — студент предлагает помощь ученому, — но бывают ситуации, когда это необходимо. Ученый за границей, он же не поедет ради одной книги в Петербург.
Или Фейсбук. Я там и нашел возможность написать книгу. Я бы рекомендовал исследователям начинающим зарегистрироваться на Фейсбуке, там вся движуха научная. Конечно, каждый раз, когда я туда захожу, я чувствую себя дедом, там нет музыки, там видео какие-то странные и там одни взрослые люди. Но все конференции, конкурсы, дискуссии — это все там. Следите там статьями, за обновлениями, после каждого знакомства твои связи крепчают за счет общих знакомых. Нужно проявлять активность. Но не навязываться, конечно.
Я стараюсь не играть на этом образе, да, бывает, что подходят младшие курсы, «о, ты Фил Никитин, ты крутой». Я стараюсь на это не реагировать. Я не хочу, чтобы проявлялась какая-то гордость или снобизм. Меня стали узнавать, индекс Хирша социальный повысился. Но я презентую себя людям не как автора книги и ученого, а просто как Филиппа.
Да, я хотел бы дальше заниматься наукой. С одной стороны неопределенность, а с другой — четкое понимание, что это то, чем я хочу заниматься дальше.
